Расстрелять! — II - Покровский Александр Михайлович (читать хорошую книгу .txt) 📗
А вот на бульваре все по-прежнему: те же цветы, то же солнце, морская гладь, эстакада, уходящая в море метров на сто, тот же запах кочующего на волнах мазута. Следы разрушений, которые принесли городу зимние митинги, уже скрыты; взамен спиленных деревьев посажены новые.
Если идти вверх по улице, оставляя справа Сабунчинский вокзал, то скоро попадешь в район, населенный армянами; улицы Камо, 1-я и 2-я Кандапинская. Когда-то я здесь родился в четырехэтажном доме-крепости, Сейчас здесь много безжизненных окон. Арменикенд — «армянская деревня» — так называется этот район: двух-, четырех-, пятиэтажные дома-квадраты, с высоко поднятыми над землей окнами первых этажей, с окнами узкими, с глубокими подоконниками, с решетками на окнах — настоящих бойницах; дома из тяжелого камня с двориками в середине, с огромными, тяжелыми железными воротами, запирающими дворы наглухо, — настоящие крепости. Кроме домов-крепостей здесь немало и «самостроя» — это местный бидонвиль. Когда-то до двадцати тысяч человек жило в Баку в этом прибежище. Люди не хотели ждать светлеющего день ото дня светлого будущего, они захватывали землю, складывали из кирпича одноэтажные домики, окружали их каменным забором, подводили воду, газ, свет и сажали во внутренних двориках инжир и виноград. Светло-рыжая глина очень плодоносна, только поливай — и вырастет сказочный урожай персиков, винограда, граната, инжира, абрикосов. Только поливай.
А воды нет. Даже для питья. Особенно летом. Но во дворе можно вырыть колодец, вода будет немного солоноватой, но ничего, жить можно.
Арменикенд. Сразу же после Сумгаита здесь ожидали нападения. Надежд на милицию было мало, и на защиту домов-крепостей встала самооборона. Пытались атаковать лишь однажды — голые до пояса, крепкие, как кегли, молодые люди с бритыми головами, вооруженные ножами и ружьями, под зелеными знаменами пророка. Они собрались, сбились в кучу, и куча, опьяненная водкой и анашой, визжа по-звериному, двинулась на притихшие армянские дома. Навстречу им вышли обороняющиеся. Загремели выстрелы, защелкали пули, анаша, вскипев вместе с водкой, мгновенно испарилась из бритых голов, и погромщики бросились врассыпную.
В январе выстрелы загремят здесь снова. Многие к тому времени уже уедут — обороняющихся будет мало, а нападающих — много, и пойдет гулять по дворам-крепостям, визжа на одной высокой ноте, скверная гостья — резня. Резать будут спокойно и основательно, не забывая при этом насиловать.
На Востоке долог процесс превращения в мужчину. Здесь подолгу живут семейными кланами, где все решает глава семьи — отец; «папа сказал», «папа решил», «папа дал деньги», «папа женил», «папа выбрал мужа» — все решает папа; жизнь не инициирована, эти люди взрослеют с так и не осуществленным личным выбором, поэтому здесь так навязчиво часты разговоры о мужском достоинстве: «киши сян» — «ты мужчина» — лучшая похвала, «сян киши доильсян» — «ты не мужчина» — худшее оскорбление, отсюда постоянные поиски в себе мужского начала, отсюда — высокая аттрактивпость, и даже если этот вечный юноша кидается на нож, в подогретом состоянии, на глазах у товарищей, — происходит почти по-детски реализация мужского выбора, выбора неинтеллектуального, но витального; ты якобы готов мужественно умереть, презирая смерть. (А если готов умереть, значит, готов и убить.) Правда, когда собственная смерть подступает вплотную, включаются совсем другие механизмы, но смерть беззащитной жертвы, но безнаказанность при этом — от этого раздуваются ноздри и дышится так шумно.
Здесь у человека нет внутренней жизни, здесь мало кто читает книги, нет как бы внутреннего чтения и в силу этого — внутреннего языка, а значит, здесь никто в европейском смысле не думает, нет мысли, а там, где нет мысли, есть много эмоций, непереводимых на язык слов, а физическое упрямство вполне сходит за душевную стойкость.
Культ женщины на Востоке тоже есть, это культ матери; матери, но не жены. Молодые девочки, пришедшие в чужую семью, тут же становятся рабынями: их презирают, ими помыкают. Когда девочка-жена рожает, становится матерью, это не добавляет ей уважения: те, кто будут ее уважать, еще очень малы. Женщина становится культовым существом тогда, когда ее сыновья достигнут совершеннолетия. К этому времени и отец начинает относиться к ней с почтением, к этому времени он уже полностью реализован в семье как отец: произошла смена поколений. Правда, «папа» всегда готов одним взглядом привести «маму» в трепет. В автобусах старые азербайджанки, закутанные в жару в черные шелковые платки, резво вскакивают, чтоб уступить место старику в бараньей шапке. Это делается инстинктивно. Здесь живут инстинктами.
От долгого хождения по размякшему асфальту захотелось к морю, и я поехал на пляж. Я попал на пляж под вечер. Доехал, как обычно, до станции метро имени товарища Азизбекова, а там автобусами можно добраться в Пиршаги, Мардакьяны, Бузовны, Бильгя — выбирай. Пляжи дикие и полудикие. На солнце — 50°С, вода — 28°С, лежать и загорать — Боже сохрани, покроешься волдырями, выскочил из воды — сразу под навес, пока бежишь — темнеешь. Каспийское море. Я родился рядом с ним, и поэтому оно кажется мне одним из самых лучших наших морей.
Я люблю плавать и могу это делать по несколько часов подряд, и однажды, еще в училище, поплыл с мыса Султан до острова Нарген, что на входе в бакинскую бухту, У поворотной вешки — на нее ориентируются корабли — я обернулся и посмотрел на город, раскинувшийся как бы по краям чаши. Он неожиданно красив со стороны моря, жаль, что утони я сейчас, он все равно будет таким же красивым и все же равнодушным. У пловца, когда он в море несколько часов подряд, иногда начинаются видения, и его собственные мысли обретают новую реальность, становятся зримыми, ощутимыми, и в этом состоянии уже невозможно отличить, где явь, а где бред, и человек, в сущности, не замечает, как тонет. Это вяжущее, засасывающее чувство усталости, когда хочется полежать на волнах, увидеть подрагивание своего воображения, и я знаю, как нужно из него выходить; для этого нужно твердить самому себе: «У меня еще много сил, у меня еще очень много сил» — и плыть, плыть вперед. Только бы не судорога: дикая боль идет от икр вверх, в один миг ударяет в голову, и кажется, что в мозг впиваются тысячи иголок, и ты начинаешь барахтаться так, будто никогда до этого не умел плавать. Ноги тонут сразу, а ты еще на поверхности взбиваешь пену. Бесполезно, свернувшись в воде в клубок, растирать деревянные ноги, бесполезно колоть их булавкой, даже если она у тебя имеется: она долго не входит в мышцу, а когда входит, судорога отпускает только на мгновение. Правда, средство есть: надо, насколько это возможно, забыть о боли и плыть на одних руках, вот только губы, искаженные гримасой, с трудом смыкаются, в рот попадает вода, а воздух болезненным комком где-то за грудиной проталкивается в легкие. Выдержишь — доплывешь.
